Navigation – Plan du site

AccueilNuméros29Représentations contemporainesМифологемы национального в констр...

Représentations contemporaines

Мифологемы национального в конструировании женских образов (проза современных российских писательниц)

Mythologems of the “National” in the Construction of Women’s Images (in the Prose of Contemporary Russian Women-Writers) [by Elena Trofimova]
Елена Трофимова

Résumés

Распад СССР в 1991 году на отдельные государства знаменовал собой не только формальное территориальное размежевание: произошло коренное изменение цивилизационно-культурных смыслов. Неожиданно возникшие новые реалии с неизбежностью влекли пересмотр казавшихся незыблемыми терминов, понятий, мифов. Проблема национального приобрела особенно острый характер. В русской литературе уже 1990-е годы появляются попытки не только осознать произошедшее, но и наметить гипотетические черты нового, обосновать и обрисовать мифологемы национального через конкретные художественные образы и сюжеты.
Среди авторов, которые пытались осмыслить проблему национального, следует назвать таких писательниц, как Т. Набатникова, С. Василенко, Л. Улицкая, А. Маринина, которые через женские образы дают/пытаются дать различные ответы на этот вопрос. В одних персонажах мы видим попытку возвращения к архаическому миросозерцанию, в других — стремление адаптировать смыслы недавнего прошлого к современности, в третьих — нацеленность на принятие стандартов и модернизационных калек общества потребления. Анализ этих направлений с гендерной точки дает возможность более полно представить картину разнонаправленных тенденций и обозначить борьбу идей, смыслов и мифологем в литературном дискурсе.

Haut de page

Texte intégral

1Рассматривая проблему конструирования мифологем, следует обратить внимание, что мифы могут конструироваться и существовать только в языковом пространстве, в лингвистическом поле. Реальность интерпретируется понятием, понятие означается словом. Слово как дважды переиначенная реальность лежит в основе мифа, точнее, в совокупности смыслов, встроенных в общую систему. Согласно Ролану Барту, миф осуществляет различные задачи: он одновременно обозначает и оповещает, внушает и предписывает, носит побудительный характер, навязывая реципиенту своё собственное устремление. «Миф носит императивный, побудительный характер: отталкиваясь от конкретного понятия, возникая в совершенно определённых обстоятельствах <…>, он обращается непосредственно ко мне, стремится добраться до меня, я испытываю на себе силу его интенции.» (Барт, 1957)

2Перерабатывая материал прошлого и настоящего, миф своими латентными смыслами всегда обращен к будущему, предоставляя читающему некие поведенческие и оценочные образцы, которые можно использовать в жизненной практике. Следует заметить, что миф всегда воплощается в той или иной литературной форме, поэтому всякий художественный текст в определённой степени мифологичен, поскольку вне зависимости от желания автора обладает императивностью, призванной способствовать конструированию будущего.

3Особенно очевидно мифологемы будущего проявляются в периоды исторических разломов, когда старые общественные системы деградируют, рушатся, и требуется осмысление перспектив. Для России таким временем стал период 1990-х годов и последующее десятилетие. Кроме политико-экономических задач, нуждавшихся в обдумывании и решении, на первый план вышла национальная проблематика. Показательно, что она нашла своё отражение в бурно развивавшейся тогда женской прозе, которая оказалась весьма чувствительной к данным вопросам.

4Между национальной идеей и совокупностью гендерных представлений существует диалектическая связь: одно в конечном итоге определяет другое. Выработка гендерных конструктов неотделима от процессов национальной самоидентификации по той причине, что первые являются неотъемлемой частью последней, ибо формулировка понятий «женственное», «мужественное» неизбежно включает многочисленные понятийные ряды и архетипы, формирующие базовые концепты нации. И наоборот, трансформация понятий мужественного и женственного самым непосредственным образом воздействует на форму и смысл национальной идеи, на визуальные образы её репрезентации. К тому же следует учитывать, что «гендерная метафора подразумевает перенос не только физических, но и духовных качеств и свойств, объединённых номинациями женственности и мужественности на объекты, с полом не связанные» (Кирилина, 2002: 23). Немаловажен также баланс собственного и заимствованного. Органично приживается только то, что вписывается в логику внутреннего развития нации. Прямой, некритический импорт идей, или, что ещё хуже, насильственный способ их внедрения в общественное сознание, может привести к обратным результатам.

5Гендерный конструкт совсем необязательно должен быть коррелятом реальности. Он вполне может выступать в качестве интеллектуального проекта, потенциально способного воплотиться в будущем. Источниками такого проекта становится не действительность как таковая, а заключённая в ней возможность осуществления. Таким образом, подобный конструкт может рефлектироваться — если прибегнуть к схоластической терминологии — номинально, а не феноменально; данный подход характерен для ситуаций культурно-цивилизационной деструкции, смены парадигм развития нации, т.е. когда разрушаются одни ценностные константы, и требуются интенсивные духовные усилия для созидания новых. Иными словами, в некоторые моменты особенно важна не практическая работа, а интеллектуально-культурная деятельность, литературное и художественное творчество.

6Всякое интеллектуальное явление материализуется в двух основных вариантах: в совокупности философских, публицистических и информационных текстов, принимающих — в зависимости от технологического развития общества — разнообразные медийные формы (сборник, брошюра, газета, радио, телевидение, Интернет) или в виде литературно-художественных произведений, опосредованно представляющих чувственную и символическую интерпретацию идей.

7Артикуляция женского опыта в литературе представляется важным этапом в выработке национальных мифологем, поскольку закладывает основу нового гендерного баланса общества в соответствии с изменившимися цивилизационными реалиями. Тем более этот процесс важен для России, с её традицией формулировать философские, политические, общественные взгляды посредством художественного слова. Видимо, для русского сознания художественный образ всегда представляется более убедительным, нежели философская максима. Потому так значимо то, что мы наблюдаем в современной русской литературе сегодня.

Татьяна Набатникова

8Проблематика национального рефлектируется литературой России на разных уровнях сознания: от универсальных мифологических обобщений до каждодневных бытовых проявлений. К примеру, в повести Татьяны Набатниковой «Шофёр Астап», где в экстремальных формах проявляются полоролевые установки персонажей, ситуация отражает также всю глубину и драматизм столкновения различных национальных проектов. Формально ключевым моментом повествования является сцена принуждения героини шофёром Астапом к интимной близости (Женя — спортсменка, приехавшая на сборы в одну из кавказских республик). И, скорее всего, мы видим классическую парадигму патриархатных отношений мужского и женского: первое — агрессивно, эгоистично, воспринимает женщину как объект вожделения и унижения, второе — подчинено, пассивно, иерархически снижено во всех смыслах. В главном эпизоде писательница весьма ярко описывает кошмарное ощущение бессилия и страха, которое испытывает молодая женщина в этой ситуации («Ужас скользнул по лицу Жени, а в глазах Астапа отразилось пьянящее чувство всесилия»; она «поглядела на него <…> с ужасом, уже не борясь, лишь прося пощады»). Однако действительная коллизия намного сложнее, нежели описанная фабула. В повести столкновение национального играет не меньшую, а, может быть, и более важную роль, чем чисто сексуальный конфликт. Шофёр и героиня-спортсменка — носители совершенно различных национальных менталитетов, где поведенческие и иерархические репрезентации мужественного и женственного имеют значительные отличия. Героиня, принадлежащая к более либеральной и проевропейской поведенческой модели, позволяет себе, как ей кажется, ни к чему не обязывающую игру с человеком иной (здесь — кавказской) культуры. Она подшучивает над ним, чуть флиртует, ведёт себя немного высокомерно, милостиво предоставляет «себя его взгляду, как царица», «чувствуя, что дразнит его зависть». И не понимает, что те поведенческие кальки, которые в её культурно-национальной среде воспринимаются более спокойно, как условная игра, в других ситуациях работают совсем иначе. Такое непонимание и служит отправной точкой дальнейшего развития событий. Кстати и Астап нисколько не напоминает традиционный образ «сексуально озабоченного» восточного человека с горящими чёрными глазами и потными от постоянного вожделения ладонями. В момент принуждения Жени к соитию он ведёт себя как-то неуверенно, с внутренним сопротивлением, не столько удовлетворяя свои желания, сколько исполняя некую предписанную роль. («Он вздохнул тяжко <…>, и как бы отметая остатки человеческого, <…>, сказал печально, как человек, обречённый так поступить: — Ну что ж, А теперь — я начну.») Это подтверждается и последующим его поведением. Привезя героиню в аэропорт, Астап ведёт себя угодливо, суетится, озирается… Он «упорно стоял рядом, всё пытался отнять у неё сумки, передвигал чемодан вслед движению очереди, вздыхал и оглядывал зал — не для своего интереса, а за Женю: как бы отдавая её долг аэропорту…» (все цитаты — Набатникова, 2001: 9–40). Таким образом, Набатникова через драматизм частного случая затрагивает проблему столкновения различных национальных культур («там земля Астапа»), по-разному определяющих роль и место женщины. Одновременно в этом противостоянии присутствует и попытка идентификации «своего» и «чужого», позиционирование «своего» по отношению к иному, инвентаризация хорошего и плохого, что характеризует и репрезентирует всякую нацию. Как героиня не понимает провокативности своего поведения, воспринимаемого Астапом, как унижение, так и он сам слепо следует мачистской традиции мести женщине через физическое насилие над ней.

Людмила Улицкая

  • 1 См., например, Л. Улицкая, «Медея и её дети», Цю-юрихь, Москва: Эксмо, 2002, особо с. 235; «Пиковая (...)

9Иначе смотрит на проблему гендера и нации писательница Людмила Улицкая. В своих романах «Медея и её дети», «Казус Кукоцкого», в повестях и рассказах она отдаёт явное предпочтение частному перед общим, индивидуальному — перед социальным. Её национальный проект несёт отпечаток двойственности, впрочем, непротиворечивой. Он одновременно и сужается до рамок отдельной семьи, личной судьбы, и расширяется в глобальной перспективе. Элементом, соединяющим локальное и глобальное, частное и общее, индивидуума и человечество, служит успешность. Именно успех: материальный, творческий, также подтверждённый финансово, вкупе с душевным комфортом являют собой критерий счастливой жизни и цель существования семьи. В этой прагматической концепции такие факторы как нация, пол, политические пристрастия, место жительства, традиции, привычки отодвигаются на второй план и представляются малозначительными. Главное — достижение «счастья» родственно связанными людьми через получение обеспеченной (или как сегодня нередко говорят — достойной) жизни1 и продолжение рода. Роль женщины видится Улицкой, с одной стороны, как бы традиционно, даже с некоторыми элементами матриархата («мать семейства»), а с другой — довольно прагматично, то есть можно исповедовать и иные принципы, лишь бы они содействовали успешности или точнее, личному удобству. Основными принципами отношений, которые косвенно одобряются нарратором, является оппортунизм и комфортность. Например, дети как знак самореализации в жизни и своеобразный гарант устойчивости и защищённости в будущем, принадлежат матери, отцовские же чувства в расчёт не берутся и во внимание не принимаются. А более точно, отцовское участие редуцируется до функции воспроизводства, мужское — до предоставления сексуального удовольствия женщины, чьи эротические потребности должны удовлетворяться неразборчиво и быстро, так сказать по «мужскому типу» (в этом Улицкая и видит феминизм); а под мужественностью подразумевается умение добыть как можно больше денежных средств. Повсюду доминируют требования пользы, поэтому никакой рефлексии о возникающих ситуациях, «любовных треугольниках» и пр. не существует. Примером сказанного могут служить в семейной хронике «Медея и её дети» отношения тётки (Ника) и племянницы (Маша); самоубийство последней из-за того, что делит любимого мужчину со своей тёткой, к которой весьма привязана и доверяет. Причём образ Ники коннотируется писательницей вполне позитивно. И в эпилоге — happy end романа — с одобрением описывается «богатый» дом Ники в Италии, где она любит принимать «бедных» родственников из России, её нынешний муж — богатый итальянец, её успешные дети от трёх-четырёх браков или связей и т.д. и т.п. В общем, читателю представлен образец очевидной жизненной победы, бьющей в глаза успешности, победоносной и безудержной, по словам Пушкина, «страсти к довольству» (1978: 298). Та же нота звучит и в рассказе «Пиковая дама». После тридцатилетнего отсутствия некто Марек — эмигрант из России (а до этого — из Польши), ныне же владелец богатой клиники в ЮАР, приехал в Москву, чтобы посмотреть на давным-давно оставленных жену и дочь, никогда не виденных внуков… Войдя в квартиру, он ошеломил малоимущих близких своей одеждой, особливо же шерстяным шарфом «глубокого кровяного цвета и того высочайшего качества, которое материальные ценности почти превращает в духовные». К тому же богатый гость был «невероятно щедр на всякие угощения», и видимо, за это мгновенно стал любимым папой и дедом (Улицкая, 2002: 287).

10Философия здесь примерно такова: человеческое счастье начинается с малого, с семьи. Будет ловка, ухватиста, а значит, успешна семья и её члены, в первую очередь, женщины с детьми, то этот успех неизбежно отзовётся национальными успехами. Человечество по Улицкой — это совокупность больших кланов, каждый из которых есть копия всего мира, и причастность к которым обеспечивает гармонию бытия человека во времени и пространстве. «Это удивительное чувство — принадлежать к такой большой семье, что всех её членов даже не знаешь в лицо, и они теряются в перспективе бывшего, не бывшего и будущего.» (Улицкая, 2002: 236) Такое понимание счастья, вероятно, создаст основу для гармонизации человечества в целом. Поэтому узловые моменты созидания клана, его пополнения очень важны для Улицкой. Не случайно большое значение писательница придаёт сюжетам продолжения рода, когда женщина физиологически, через телесные родовые страдания проявляет свою уникальную и неповторимую сущность (Улицкая, 2004: 458).

Светлана Василенко

11Попытку конструировать миф, где в символической, синтетической форме артикулировался бы ответ на кризис нации, можно усмотреть в романе Светланы Василенко «Дурочка», действие коего происходит в мифологизированном, но узнаваемом пространстве советской реальности 1930–1970-х годов. Женщина здесь представлена в нескольких символических ипостасях: кормилица, устроительница бытия, хранительница народной души, спасительница мира. Бабка Харыта спасает сирот от голода и смерти, она же, окрестив, сохраняет их души для жизни вечной. Странная, как бы немая девочка Ганна во имя человечности жертвует даже жизнью друга, но спасает ненавидящую её Председательницу Тракторину. Сама же «дурочка» Надька совершает мистический подвиг, рожая солнце и избавляя человечество от ядерной катастрофы. Переосмысливая понятие женственности в современных условиях, писательница обращается и к архаичным традициям славянского язычества, и к православному христианству, где образ женщины был неразрывно связан не только с тайнами стихий, древом жизни, хтоническими существами, но и с охранительной ролью Богородицы. Василенко считает, что возвращение к «настоящей» женственности произойдёт, если состоится возврат к образам и типу поведения даже не религиозного, христианского наполнения, а до-христианского, именно который она и почитает истинно народным, а следовательно, верным. Поэтому вполне оправданно трактовать данный текст писательницы, как своеобразную попытку ретроспективной деконструкции женственного через созидание мифа, где бездуховная реальность переосмысливается как сакральный, символический сюжет.

12Использование слова «женственное» более точно, чем «женское», поскольку «женское», «мужское» суть биологические, данные от природы половые различия, а «мужественное», «женственное» — понятия, сконструированные обществом и имеющие культурно-символические различия, которые меняются в соответствии с трансформацией, как общества, так и культуры в целом. Эти конструкты могут рассматриваться лишь с учётом и использованием термина гендер, под которым подразумевается культурно-символическое определения пола. В таком случае появляется возможность выйти за пределы биологического описания, и подчеркнуть не природную, а социокультурную причину межполовых различий. Надо также помнить, что наряду с первым, структурно необходимым шагом — деструкцией (разрушение) иерархических отношений, должен быть сделан и второй — их реконструкция (воссоздание). Смысл новообразованного слова «деконструкция» заключён в восстановлении структуры понятий в новом их обобщении.

13Василенко сквозь призму своего мироощущения отрицает мужеподобные женские типажи эпохи большевизма, которые, как ей кажется, изуродовали и закабалили женщину (в романе это Тракторина Петровна, чьё имя говорит само за себя). Опираясь на архаику, она выписывает новый (на самом деле, «хорошо забытый старый») конструкт женственности, а именно: роженица, то есть создательница нового человека и его кормилица. По Василенко, женщина укрепляет и сохраняет быт, домашний очаг, развивает душевные и духовные качества, как у членов семьи, так и у всего общества.

Александра Маринина

14Если в вышеприведённых текстах усматриваются косвенные попытки сформировать мифологему «гендер и нация», то в творчестве Александры Марининой мы обнаруживаем то, что можно назвать мифом о новом человеке.

15Маринина — заметная фигура современной литературы, что заставляет взглянуть на её творчество с широкой культурологической точки зрения. Несмотря на то, что она работает в достаточно популистском и маргинальном жанре — детективе — многие аспекты существования и функционирования её текстов свидетельствуют о значительных сдвигах, происходящих в социокультурном восприятии литературы российским общественным сознанием.

16Несомненным достоинством романов Марининой представляется то, что поведением, поступками своих персонажей она старается найти ответ на вопрос, весьма актуальный для выработки новой национальной идеологии. Каковы должны быть мотивации человека в жизни, которая наполнена примерами и обстоятельствами откровенно аморального свойства? Очень важно, что читатель находит во многих случаях положительный, нравственный ответ.

17Главная героиня её милицейских историй — аналитик отдела по раскрытию особо опасных преступлений Анастасия Каменская. Это не уникальная и сверходарённая личность, наоборот, обычная, современная молодая женщина со всем характерным набором забот, сомнений, страхов и разочарований. Но в ней есть прочный нравственный стержень, способность отличать добро от зла, ей присущи настойчивость и стремление всегда доводить дело до конца. Эти качества придают образу Каменской значение ценностного ориентира, морального образца. Modus vivendi Каменской (нарушение «приличий», вызов профессиональному мачизму, игнорирование предписываемых женщине бытовых и общественных поведенческих паттернов) есть своеобразный вызов тому контролю над женщиной, который насаждается маскулинистски ориентированным социумом. При этом нельзя сказать, что, отвергая традиционный, женский поведенческий штамп, героиня копирует противоположный — мужской. Маринина (сознательно или нет) в образе Каменской пытается синтезировать некую новую стратегию репрезентации женственного. Эта новая модель должна выходить из сферы тоталитарного маскулинистского контроля и осуществлять своё право на самостоятельность, уникальность, независимость и самоценность.

18Однако наряду с перечисленными качествами Каменская обладает чертами мифологического культурного героя. Среди таких черт следует назвать, прежде всего, цивилизаторскую функцию, то есть внедрение новых мыслительных и поведенческих образцов в массовое сознание, что способствует приспособлению социума к новым реалиям. В данном случае речь идет не только о трансформации гендерных представлений, но и о переосмыслении бытия человека в системе рыночных отношений. Несмотря на драматический излом русской истории конца XX века, погрузившего нашу нацию в состояние не только материального, но и ментального хаоса, такие культурные герои, как Каменская стремятся к созиданию нового порядка, нового целеполагания, повышения витальности членов социума. Как отмечает культуролог А. И. Кравченко:

Культурная роль реальных героев — вдохновлять простых людей на совершение нравственных поступков, заражать их творческой энергией и созиданием. Они показывают, что идеальное совершенство не есть некая недосягаемая цель, но представляет собой нечто такое, чего может достичь обычный человек, затративший на достижение цели огромные усилия. (2000)

Заключение

19Самоидентификация нации неизбежно базируется на пространственно-временных категориях и связанных с ними мифологемах. Здесь вполне уместно использовать представление И. Канта, высказанное, прежде всего, в «Критике чистого разума», об априорных понятиях как универсальном базисе для всякого типа восприятия мира и определения себя в нём. Нация должна описать свою пространственную и временную протяжённость, отождествить себя с определёнными географическими границами и с хронологической непрерывностью своего бытия. Если континуум нарушен, то целостность самовосприятия не будет достигнута, и возникшее ощущение неполноценности с неизбежностью спровоцирует новые поиски национальной идеи.

20Тексты, появляющиеся в современном литературном пространстве России, в том числе и рассмотренные здесь, достаточно ясно свидетельствуют об этих энергичных поисках, а также о символических и семиотических перспективах для продвижения национального проекта.

Haut de page

Bibliographie

Барт Ролан (1957), «Мифология», цит. по Интернет-публикации: <www.biblifond.com/view.aspx?id=78186>.

Василенко Светланы (2000), «Дурочка», Дурочка: Роман, повесть, рассказы, Москва: Вагриус, серия «Женский почерк», 7–126.

Вико Джамбаттиста (1940), Основания новой науки об общей природе наций (пер., комм. А. А. Губера; под общей ред. М. А. Лифшица), Ленинград, 76.

Кассирер Эрнст (2001), Философия символических форм, 3 тт., Москва, Санкт-Петербург: Университетская книга, т. 2: Мифология мышления.

Кирилина Алла Викторовна (2002), «Проблемы гендерного подхода в изучении межкультурной коммуникации», Гендер как интрига познания (альманах), Москва: Рудомино, 20–27.

Кравченко А. И. (2000), Культурология, Москва: Академический проект, цит. по Интернет-версии: <www.countries.ru/library/terms/culthero.htm>.

Малиновский Бронислав (1998), «Роль мифа в жизни», Магия, наука и религия, Москва, 94–97.

Малиновский Бронислав (1999), «Функциональный анализ культуры», Научная теория культуры, Москва, 69–76; «Культура как предмет научного исследования», там же, 15–18.

Набатникова Татьяна (2001), «Шофёр Астап», День рождения кошки, Москва: Вагриус, серия «Женский почерк», 9–40.

Пушкин Александр Сергеевич (1977–1979), «Джон Теннер», Полн. собр. соч. в 10 тт., Ленинград: Наука, т. 7 (1978).

Улицкая Людмила (1994), «Бронька», Бедные родственники, Москва: Слово, 16–34.

Улицкая Людмила (2002), «Медея и её дети», Цю-юрихь, Москва: Эксмо.

Улицкая Людмила (2004), Казус Кукоцкого, Москва: Эксмо.

Goscilo Helena (1996), «Women’s Space and Women’s Place in Contemporary Russian Fiction», R. Marsh, Gender and Russian Culture, Cambridge: Cambridge University Press, 329–330.

Haut de page

Notes

1 См., например, Л. Улицкая, «Медея и её дети», Цю-юрихь, Москва: Эксмо, 2002, особо с. 235; «Пиковая Дама», Цю-юрихь, Москва: Эксмо, 2002, особо сс. 284, 287, 294; «Бронька», Бедные родственники, Москва: Слово, 1994, cc. 16-34, особо сс. 24, 26-28, 31, 33; и др. произв.

Haut de page

Pour citer cet article

Référence électronique

Елена Трофимова, « Мифологемы национального в конструировании женских образов (проза современных российских писательниц) »ILCEA [En ligne], 29 | 2017, mis en ligne le 30 juin 2017, consulté le 28 mars 2024. URL : http://journals.openedition.org/ilcea/4218 ; DOI : https://doi.org/10.4000/ilcea.4218

Haut de page

Auteur

Елена Трофимова

Université Lomonossov de Moscou (Russie)

Haut de page

Droits d’auteur

Le texte et les autres éléments (illustrations, fichiers annexes importés), sont « Tous droits réservés », sauf mention contraire.

Haut de page
Rechercher dans OpenEdition Search

Vous allez être redirigé vers OpenEdition Search